Подготовка к конкурсу шла полным ходом. Андрей Николаевич ругался на уроках все меньше, и все чаще на его лице появлялась довольная улыбка. — Что у тебя опять с левой рукой? — педагог пытался быть строгим. — Масса какая-то... сырковая. Федю разобрал смех: слова очень точно отразили реальность. Он мгновенно выправил технику, натренированные долгими занятиями пальцы слушались безупречно. — Ну ладно, ничего... получше, — Андрей Николаевич с гордостью смотрел на ученика. Отзвучал последний аккорд. — Федя, ты знаешь, технически все уже неплохо. Но, видимо, вот эта первоочередная забота о технике сейчас тебе и мешает. Ты очень сухо играешь. О чем эта музыка? — Ну... — Федя покраснел. Вслух как-то не произносилось. — Здесь же каждая нота о любви. В твоем возрасте как раз актуальная тема. Так? Юноша смущенно кивнул. — Начни еще раз... Нет, не то. Здесь звук... влажный, как слеза. Вот послушай... Рояль под руками мастера запел совсем иначе. — Здесь должна быть мука в каждом звуке. Мука неразделенной любви, сильной и страстной... У Феди словно душа раскрылась, он сердцем понял то, что хотел ему сказать педагог. — А вот здесь... уйти в себя, закрыться от мира... здесь совсем на пиано уходишь, и звук глухой, закрытый. Ну, попробуй... Федя коснулся клавиш... Нет, не то... Опять не то... Литвинов начал уже в четвертый раз, мучительный поиск нужной окраски... — Вот, вот это уже близко! Ну... Федя бессильно опустил руки. — Ну и? — Не так все. — Ты должен сам это найти. Ты мысль понял? — Да. — Хорошо, тогда дальше. Третья строчка. Федя начал играть, Андрей Николаевич остановил его уже на пятом такте: — Федя, Федя! Неужели ты не слышишь?! Здесь же просто загореться нужно, вспыхнуть! Здесь сам звук должен быть горячим, страстным, сердце у слушателя должно забиться чаще! Не бойся раскрыться, не бойся показывать эмоции. Это не означает, что нужно биться в истерике. В звуке все должно выражаться. Андрей Николаевич сыграл этот кусок сам. Услышав разницу, Федя ощутил себя полным идиотом. — Попробуй. Федя слышал и понимал, как должно звучать, но на деле ничего не выходило. Все попытки глобальных изменений привели к тому, что он запутался и начисто забыл текст. — Так, здравствуйте. Еще и наизусть плохо знаешь? — Да я... запутался... я понял, что нужно. Дома сделаю. — Пробуй сейчас. Ощущения быстро стираются. Дома просто можешь не вспомнить. С десятой попытки Федя наконец почувствовал, что нашел нужное прикосновение. Увлеченный захлестнувшими эмоциями, он получал от игры ни с чем не сравнимое удовольствие. — Подожди, ты педаль-то меняй иногда... Навел туману. Федя моментально «прочистил» звуковую картину. — Нет, это уже мало! Послушай... — Андрей Николаевич начал играть с того же места, чередуя объяснения с показом. — Смотри на ногу. Самое глубокое нажатие — перед этим басом. Бас должен звучать как можно дольше и глубже. Он словно бездна, куда падает душа, ослепленная страстью. А теперь, когда начинаются все эти трепыхания, твоя задача — удержать на педали бас, но все время ее подчищать, иначе будет просто грязно. Смотри: ты педаль до конца не снимаешь, вот так... Видишь? Быстрая смена, несколько раз, но до конца ее не поднимаешь, нога точно врастает в инструмент... И только перед новым басом полностью снять на мгновение, но мягко и аккуратно, чтобы не было никакой дырки, и тут же снова берешь ее на максимальную глубину, захватываешь новый бас. Вот так... Понял? — Теоретически, — Федя усмехнулся. Повторить с ходу высший пилотаж, который показал ему педагог, казалось нереальным. — Давай, пробуй...
Федя вышел с урока счастливый и окрыленный. Снова хотелось сесть за инструмент, снова играть, погружаясь в иной мир и постигая язык сущности человеческой души. На подобных уроках все внутри переворачивалось, освещалось яркими прозрениями, откровениями чего-то далекого и недоступного. Невольно вспомнился Пушкин: «Из наслаждений жизни одной любви Музыка уступает, но и любовь — мелодия...» С горьким сожалением Федя думал о том, что закончится учебный год, ему придется попрощаться с музыкальным образованием и заниматься скучнейшими предметами, которые нисколько ему не нравились и лишь наводили тоску. Если бы можно было поступить в училище, потом в консерваторию... Но играть в группе он в любом случае будет, и это счастье у него никто не сможет отобрать.
Довольно удачно Литвинов сыграл на январском прослушивании. К участию в конкурсе его допустили, и теперь оставалось доводить программу до совершенства, до которого было еще очень далеко. Андрей Николаевич наконец смог выделить Феде в школе класс для занятий днем. В это время и работалось, и соображалось намного лучше. Процесс подготовки к конкурсу стал еще более эффективным. Репетиции в гараже снова перенесли на вечер. Полдня занимаясь любимыми делами, Федя не чувствовал усталости. Репетиции настолько увлекали его, что он забывал обо всем на свете, готовый просиживать в гараже день и ночь.
Во вторник Федя едва дождался вечера. Он наконец закончил новую песню, над которой просидел все выходные, и сегодня собирался показать ее ребятам. От одной только мысли об этом душа наполнялась взволнованно-радостным ожиданием. Улыбаясь, Литвинов вошел в гараж: — Привет. — Привет! Ну что, принес? — нетерпеливо спросил Денис, оторвавшись от проводов. — Принес. Я же обещал. — Класс! Подключили аппаратуру, Федя сел за синтезатор. Раздал всем листки с напечатанным текстом: — Короче, я петь не умею. Слушайте, слова сами подстраивайте под мелодию. — Ага... — Денис быстро пробежал взглядом текст. — Слушай, Тоньке не подойдет. Это мужская песня. — Ну и в чем проблема? Ты споешь. — Я?! — Денис, не ломайся, а? Ладно, короче, слушайте... Федя с волнением прикоснулся к клавишам, и полилась музыка. Литвинов столько души вложил в эту песню... Мелодия была словно частью его самого, играть ее было так же естественно, как разговаривать. Он просто рассказывал сейчас звуками о своих чувствах. Отзвучал последний аккорд. Федя опустил руки, поднял глаза на ребят: — Чё молчите? Все плохо? — Ну ты даешь, Литвинов... Плохо... — Денис как-то странно на него посмотрел. — Это супер! Это твоя лучшая песня, ее б раскрутить...
